Девятый [сборник] - Павел Григорьевич Кренев

Когда промахивался, отец весело ворчал:

– Вот птичка-то и улетела! Без еды семью оставишь.

Мама, часто бывавшая в наших походах, тоже очень любила стрелять. Она стреляла хорошо, и когда коробок падал, всегда шумно радовалась.

Итоги стрельбы папа подводил наглядным примером. Он вставал во весь рост, и «с руки» сбивал коробок с первого раза.

– Куда еще попасть? – спрашивал он нас с блестящими глазами, в которых искрился азарт.

– Вон в ту шишку, – кричал я и показывал на вершину самой высокой елки, где на самой высокой ветке болталась от ветерка еловая шишка.

«Шлеп» – и шишка разлетелась в клочья.

Моему и маминому восторгу не было предела.

Если бы в войну отцу довелось бы быть не морским сигнальщиком, а снайпером, он бы, наверное, намолотил самое большое количество фрицев и стал бы Героем Советского Союза.

Он мне рано подарил ружье 32-го калибра[17] и учил меня стрелять конкретно. В нашем море полно морских уток: аулеек, морской чернети, гаг, перелетных гусей. Отец и я стаскивали в воду с берега наш карбас, папа заводил шестисильный мотор «топногу», садился за руль, а я занимал место в самом носу, держа на коленях ружье. Никогда не забуду отцовскую науку: он филигранно выставлял мне мишени – вел лодку как бы мимо утиного стада, не пугая птицу, а затем, зайдя с ветра, шел на уток. Птица всегда взлетает на ветер, поэтому уткам приходилось взлетать прямо на нашу дорку[18]. Я стрелял, стоя в носу качающегося на волнах моторного карбаса. Условия были тяжелые, но вскоре я привык и стал попадать чаще. А со временем отец стал разрешать мне стрелять из своей двустволки…

Но уж совсем сбивали меня с толку и отрывали от учебы глухариные и тетеревиные тока. Брат ты мой! Что за счастье, что за азарт глядеть как чуфыкают, подпрыгивают и дерутся рядом с шалашом-караулкой краснобровые петухи-тетерева, как бродят они в размытом воздухе утренней зари по выталинам болот, распушив белые хвосты в обрамлении лирообразных перьев.

А как поют на толстых сосновых да еловых сучьях упоенные весенней страстью громадные глухари, вытянувшие шеи навстречу занимающемуся дню…

Марево болот, звон капели в лесу, песни вернувшихся птиц, посиделки у костра, чаек на чаге да с шанежками – мне кажется, уже тогда я реально стал понимать глубину красоты северной природы.

Охота не давала мне покоя. Я поневоле был растворен в ней больше, чем в скучных уроках.

Дошло до того, что даже во время выпускных экзаменов за восьмой класс я опаздывал на эти самые экзамены из-за того, что все ночи проводил на токах. Сдавал экзамены полусонный и неподготовленный. Как я их сдал – до сих пор не пойму.

Может быть, меня пожалели учителя – ведь мне предстояло поступать в Суворовское училище.

Конечно, за последний год я подтянулся в учебе: восьмой класс закончил без троек. Все же я осознавал, что конкурс в Суворовское училище большой – это не в ПТУ поступать. Но говоря честно, изрядно трусил и не очень-то верил в свои силы. К тому же я знал, что одним из вступительных экзаменов будет английский язык. А его в последние два года у нас вообще не было – учительница Александра Алексеевна ушла в декрет и до сих пор не вернулась.

Пытался я изучать сам этот проклятый иностранный язык, но ничего из этого не вышло. Сразу и безоговорочно я запутался в этих суффиксах, дифтонгах, транскрипциях. К тому же, представьте, ни одного человека в целой деревне не нашлось мало-мальски разбирающегося в английском. Если бы нашелся такой, я бы с него не слез!

Я и хотел, и побаивался времени отъезда в Ленинград. Толком подготовиться к экзаменам не удалось – все делалось вперемежку с рыбалкой и домашними делами. Тем не менее я всей душой хотел быть суворовцем, и надежды на то, что поступлю, не терял.

И вот он настал – день отъезда. Из Архангельска до Соловков и обратно еженедельно курсировал теплоход «Мудьюг». Он развозил по деревням и забирал в город деревенских пассажиров. Пристаней в деревнях не было, теплоход вставал напротив деревни на рейд и дорки, и весельные карбасы устремлялись к нему наперегонки. Это если не было шторма. Случалась непогода, и теплоход, уныло гудя, проходил мимо деревни, сверкая над хмурым морем разноцветными огоньками.

И день моего отъезда настал. Из военкомата письмом оповестили: сбор всех кандидатов тогда-то, там-то. Просили не опаздывать. Все поедут единой командой на поезде «Архангельск – Ленинград». Отход поезда тогда-то.

Теплоход должен был прийти к деревне часов в восемь вечера. Деревенские, кто хотел уезжать, время от времени выскакивали на берег, не показалась ли из-за дальнего мыса белая светящаяся точка.

Мои скромные вещички были собраны в чемоданчике, отец подготовил дорку – все было, казалось бы, в ажуре. Мама напекла пирогов-подорожников…

Но с середины дня пошел восточный ветерок, который дует с моря. Народ встревожился. Меня пришли провожать школьные товарищи – Ленька Петров и Колька Майзеров. Мы зашли в пустовавшую на тот момент рыбацкую тонскую избушку Турку, что была на берегу посреди деревни, болтали и ждали у моря погоды.

Потом мы вспомнили железный обычай: «Погоду надо править», – кто-то из нас сбегал и принес бутылку портвейна. И я впервые в жизни выпил вина. Выпил как взрослый, потому что проводы, потому что погоду надо править, потому что так положено.

Но погода не направилась. Около восьми часов вечера бушевал настоящий шторм, и теплоход «Мудьюг», даже не привернув к деревне, прошел мимо, блестя своими далекими огоньками и несколько раз густо прогудев в знак искреннего сожаления.

У меня сложилась критическая ситуация: я опаздывал. В доме нервничали все. Столько времени мечтал, а тут…

Как всегда выручил отец. К нему на рыбзавод на другой день приплыл за рыбой какой-то сумасшедший МРС – малый рыболовный сейнер. Разудалый капитан этого суденышка вместе со своей ненормальной командой в штормовую погоду погрузили в трюм бочки с рыбой. Команда, как положено, гульнула на берегу и отправилась в ночь в обратное плавание в город Архангельск.

Я, естественно, оказался на борту этого славного бесстрашного сейнера.

Сейнер действительно оказался малым сейнером. Маленький его корпус болтало на волнах, как пушинку. Шторм делал с ним все, что хотел. Раньше мне казалось, что я уже не страдаю морской болезнью, так как в шторма попадал регулярно. Но в ту ночь меня вывернуло наизнанку. Честно говоря, та ночь